…Она приехала через двадцать семь минут. К остановке вывернул знакомый «Мерседес». Я с трудом перевалил через порог и упал на сиденье. Симона, в чёрном пальто, в таких же туфельках, в которых отвозила меня и утром, всплеснула руками: «Немедленно отдыхать!» Я задремал сразу на сиденье, как только мы поехали. Дальше я мало что уже помнил – я сначала отсиживался в огромной ванне, потом лежал спиной вверх, и чьи-то тёплые руки меня растирали и гладили. Я даже не мог бы сказать, съел ли я что-нибудь. И затем провалился в чёрный, без сновидений, сон.
Тем не менее, я проснулся сам. Больше всего удивился, что на часах было только восемь с четвертью. Некоторая слабость ещё преследовала меня, но после завтрака, который Симона приказала мне съесть под страхом смертной казни, я почувствовал, что полностью пришёл в себя. Даже трудно было поверить, что вчера вечером я бы не смог доехать домой. Симона отвезла меня к одиннадцати, как раз к началу взвешивания. И снова она поцеловала меня, как в самый первый раз, у Думы, высасывавшим губы поцелуем. После чего хлопнула меня рукой в перчатке легонько по губам: «Чтобы победил! Иначе не приму.» И, видя выражение моего лица, рассмеялась низким смехом, от которого у меня пошли мурашки.
Второй день оказался решающим, хотя прошёл для меня легче, чем первый. Дольше пришлось ждать, пока выйдут в воскресные финалы тяжелые и лёгкие категории. Затем пошли и мы. Всего я отборолся только два круга – основная часть вылетела уже после первого и потому ждать следующего пришлось недолго. Вылетел и мой вчерашний соперник. Несмотря на победы по очкам, он, после чистого поражения со мной набрал шесть штрафных баллов и выбыл. Но, уходя, он подошёл ко мне и пожелал успеха. В финал, как водится, прошёл Борька и ещё один, Назаров, бывший когда-то чемпионом Ленинграда. В итоге, я освободился уже к шести вечера.
Я не стал звонить Симоне со стадиона, а доехал сам. На Марсовом поле я вошёл в промёрзшую телефонную будку. «Ты где?» - был её первый вопрос. И, услышав ответ, она рассердилась: «Ну мог бы позвонить хотя-бы. И ты так и ехал, в трамвае??» «Мне не хотелось тебя отрывать...», - сконфуженно оправдывался я: «ну да, на двенадцатом и доехал...» Симона рассердилась не на шутку: «До чего же глупый ещё. Ничего, я из тебя это выбью…» Я не понял, но почему-то успокоился.
…Симона сжала меня в объятиях, едва я переступил порог. Я что-то начал объяснять, но она, стиснув меня, впилась мне в губы, не давая говорить. И, насытившись, поволокла меня за собой: «А теперь отдыхать!» Я улёгся на кровать. Симона хлопотала вокруг меня, и вскоре на раздвижном столике возле кровати появились кофе, бутерброды, бананы - что было тогда редкостью -, пирожные... Еда просто проваливалась в меня, и, опустошив поднос, я вдруг похолодел: ведь соревнования ещё не закончены, а с такого пиршества вполне можно было попасть на «провес». Симона привалилась ко мне и шепнула: «У меня есть напольные весы. Не переживай. Да и ты так потощал за эти дни. Каким же ты тогда попадёшь ко мне в руки?!» Она смеялась и целовала меня. Потом включили телевизор, показывавший иностранный боевик. После еды и постели нелегко было встать, но я усилием воли заставил себя дойти до душа. И снова Симона положила меня в ванну и мыла меня, как младенца. Иногда она шалила и то сдавливала пальцами мои соски, а то начинала сдвигать кожу на моей крайней плоти. Отчего член мой мгновенно отвердевал. Симона снова принималась целовать меня и смеялась: «Ой, какой хороший, ничего не забыл…»
…Я лежал подле нагой мускулистой женщины, впервые за эти дни не имея желания в неё войти. Сейчас мной владели соревнования, финал. Мы спали, обнимая друг друга. Её рука гладила моё тело всюду, где она только хотела. Я несколько раз намеревался лечь на неё, но Симона не пускала и шептала мне на ухо: «Потерпи немного. Закончи одно дело…» И высасывала мне несильно губы своим невероятным поцелуем…
Утром я встал опять свежим. Финалы начинались в два часа, то есть требовалось быть к полудню для взвешивания. «Приходи посмотреть на меня.», - сказал я, одеваясь. Симона точно ждала моего приглашения: «Когда ты борешься?» «В два начало. Не раньше трёх. Часов до семи вечера, не позже. Придёшь? Я скажу на вахте, что придут. Для гостей и родственников отдельная трибуна». Симона засмеялась: «Скажешь, что родственница придёт?» Я немного смутился: «Например…Или знакомая?!» Она прищурилась: «Скажи, что любовница…» «А ты разве любовница? Мне кажется, что это что-то другое.» Симона, чуть откинув в сторону голову, проговорила: «Не испугаешься сказать, что любовница?» Я пожал плечами: «Да им там на вахте вообще пофигу, кто приходит.» Симона, прищурившись, внимательно посмотрела на меня: «А ты уже быстро научился, мой Георг…» «Чему научился?», - не понял я. Она снисходительно отмахнулась: «Потом поймёшь… К трём приходить?» «Да. В три». Симона подошла ко мне и обняла, проворковав: «Ну какой же сладкий…»
Мы подъехали незадолго до одиннадцати к стадиону «Динамо». Симона не стала высаживать меня на остановке трамвая, а вывернула к площадке возле здания, на которой уже стояли припаркованные машины – «Жигули», «Москвичи». Среди них была «Волга», на которую походил «Мерседес», о чём я и сказал. Симона громко рассмеялась: «Это не «Мерседес» похож - «Волга» похожа.» Перед тем, как выйти, я притянул Симону, вызвав у неё весёлое замечание: «Ну наконец-то ты первым меня решил поцеловать…» И долго не отрывалась от моих губ: «Какой же ты сладкий….» Я ещё раз уточнил: «Я говорю тогда, что ко мне придут, и тебя проводят на трибуну. В три приедешь?» «Да. Сейчас приукрашусь дома и приеду.» Я с наивной уверенностью сказал: «Ты и так красивая, зачем тебе ещё?» Симона расхохоталась: «Какой же ты ещё маленький, мой Георг, хотя ты и борец…» Я понял, что сказал невпопад и, пробормотав невразумительно, взялся за ручку дверцы. Симона крепко обняла меня: «Я тебя ещё не отпускала…» И впилась своими жадными жаркими губами в мои… И наконец прошептала: «Иди…» После её поцелуя ноги отказывали двигаться, но Симона буквально вытолкала меня: «Иди, а то опоздаешь…» И в самом деле мы прощались почти двадцать минут.
Взвешивание прошло спокойно – участников было не больше трёх десятков. И даже Ермакович, карауливший возле весов, ничего не сказал по поводу моего опоздания. Он выглядел озабоченным и одновременно возбуждённым и сразу заставил меня разогреваться. А попутно просветил меня насчёт соперников: «Назаров – говно, старый, ленивый, да и дыхалки у него никакой. Повиснет на тебе, то только там у него шанс какой-то, потому что в партере он техничен. Но ты его не бойся – двигайся побыстрее. Переводи в партер. А там посмотрим. Но не бойся. А вот Фомиченко трудный: у него каждый мускул приём чувствует, но у него твоей скорости нет. Ты его закрути, чтобы он ориентацию потерял и тоже не рискуй – ставь в партер. В общем, на месте решим… А пока разминайся…» Помимо меня, все остальные тоже разогревались, но интереса, как в предыдущие два дня, друг к другу не испытывали – уже знали всё о соперниках. Чуть поодаль разминался Борька, в его движениях виделась расслабленность. Назарова я так и не нашёл.
В два часа началось построение и последовал вывод финалистов на ковёр. Зрителей на трибунах поприбавилось. На гостевой, что нависала непосредственно над местами для судей, не все места были заполнены. В половине третьего объявили первую схватку самых лёгких и боролись только на двух коврах. Я же с колотившимся сердцем, замирая, смотрел поминутно на большие часы. Вот уже вызвали следующие два пары, а на часах стрелка приблизилась к без десяти три. Схватки перешли в третий период, на часах было уже три, и я увидел огромную фигуру, вышедшую в зал. Она была одета в то же самое бежевое пальто, в котором я её увидел впервые. Даже отсюда, с ковра, были видны её крутые икры и красные сапоги, едва доходившие ей до трети голени. В руке у женщины была чёрная сумочка. Пышные золотистые волосы, аккуратно собранные в узел сзади, обхватывала шерстяная полоска, вместо шапки. Впереди семенила фигура, едва достигавшая Симоне до пояса. Я следил, как Симона пробиралась на трибуну и как её оглядывали присутствовавшие. На какое-то время большинство взглядов было обращено только на неё. Люди наверняка гадали, кто был тот, к кому пришла эта невиданная никогда здесь прежде женщина. Я даже заметил некоторое оживление среди самих участников соревнований. Знали бы они все, кто находился совсем рядом сними, среди них?! Тем не менее трезвое отношение к делу возобладало, и все занялись прежним – разминались, боролись, судили. Уже прозвучала моя фамилия в объявлении о готовности. …И вот я в красном трико вышел под взглядом Симоны, сидевшей в каких-нибудь десяти метрах от меня. В своём синем углу уже стоял Назаров в синем трико. Прозвучал гонг, и мы вышли из своих углов под ослепляющие софиты, от которых исходила жара и слезились глаза. Я старался не смотреть наверх, только один раз оглядел трибуну, увидел серые глаза, сжатые губы и переключил внимание на соперника…
Раздался свисток. Пожав руки, мы отскочили друг от друга и осторожно начали сближаться… Ермакович оказался прав. Назаров, в захватах котором чувствовался опытный боец, не форсировал борьбу, предпочитая просто не дать сопернику провести движение, после чего по свистку нас поднимали в стойку или распускали захват. В такой вязкой борьбе прошёл первый период. Ермакович в перерыве повторил практически то, что он мне уже сообщил раньше, и напутствовал: «Не бойся его, обостряй борьбу и сбивай ему дыхание…» Выходя на середину, я вскинул голову и нашёл Симону. Она смотрела, не отрываясь, на меня…
Второй период завершился скоротечно: Назаров чуть опоздал «сконтрить», я успел не только сбить его в партер, но и тут же провести накат. В итоге получил три балла, что сломало дух Назарова. Он ошибся, как только нас поставили в стойку, не успев освободиться от захвата, а для меня - обвить ему ноги, вытащить и оттолкнуться от ковра - было секундным делом…И мой соперник мягко упал обеими лопатками на ковёр…На трибуне заорали от восторга, раздались аплодисменты. Я же ловил только один взгляд – она смотрела, не двигаясь, на меня, и я видел её улыбку. Ермакович выбежал от радости на ковёр. Назаров, даже не особо расстроенный, поздравил меня: «Пора ведь, наконец, молодых пускать…» Даже разогревавшиеся на другом ковре столпились вокруг нас. Я явно стал героем дня.
Когда я выходил на последнюю схватку, то ощущал настроение публики, её внимание ко мне. Поразительная тишина прерывалась только свистками, звучавшими, как в безвоздушном пространстве. И, кроме меня и женщины, наблюдавшей за мной, которой я посвящал победы, не было никого в этом зале. И даже после того, как я взлетел, оттолкнувшись ногой, и перевернулся в воздухе, приземлившись с соперником, упавшим на лопатки, я не услышал ни рёва на трибуне, ни объявления рефери… Подняв обе руки в знак победы, я поднимал их только, чтобы видела единственная женщина, сидевшая надо мной, в десяти метрах от меня…Женщина, единственная имевшая право на моё тело…
…Фары замигали, едва я вышел на площадку, на которой мы уже парковались утром. Машина наполнилась умиротворяющим теплом. Симона, расстегнув пальто, сидела вполоборота к дверце, через которую я проник вовнутрь. Её лицо улыбалось сдержанно. Не успел я устроиться, как она притянула меня к себе: «Какая умничка!» От её поцелуя я едва смог опомниться. Мы сидели, обнявшись, в тёмном салоне и не говорили ни слова. И вот заиграли её икры, она чуть отстранила меня и тих проговорила: «Не сидеть же нам тут всю ночь.» Я счастливо засмеялся. Симона взялась за руль, другая рука легла на рычаг между сиденьями. Заскрежетало сцепление, и мы тронулись. «Мерседес» бежал ровно, мягко покачиваясь, убаюкивая. Меня охватывало ощущение чего-то необычного, что должно случиться вскоре. И от взгляда Симоны, чуть загадочного, немного исподлобья, бежали мурашки по коже. …Чёрные, точно нехотя раскрывавшиеся ворота, двор-колодец, винтовая лестница, тёмная прихожая…
…Симона садится на высокий табурет, поднимая ногу в красном сапоге. Я снимаю один, другой, проводя руками по игравшим под нею икрами. Симона встала, я присел перед ней, охватив её икры, постепенно поднимаясь, проводя руками вдоль её тела. И вот я стою перед женщиной – огромной, выше меня на полголовы, прижавшись к ней. Она играет всей своей мускулатурой – то тут, то там моё тело вздрагивает от напрягшихся бугров мышц. Мой член бьётся как в западне. Но Симона непреклонна – она берёт меня за руку и ведёт к душевой.
…Я мылся, думая о том, что должно было произойти вскоре. При этом я не без удовольствия оглядывал и натирал мочалкой своё тело, готовясь отдать его вскоре. И находил, что женщина будет очень довольна, получив власть над ним. Надев эти плавки, «стринги», не закрывавшие ничего, кроме чресл, я повертелся перед зеркалом, снова найдя своё тело очень привлекательным, особенно когда руки будут связаны за спиной. Помимо этой необычной части одежды, я обнаружил нечто, вроде короткой туники или длинной футболки, закрывавшей ягодицы. На ней был даже пояс из тонкой тесёмки. В тунике я ничуть не потерял в привлекательности, потому что мои ноги были весьма развиты, хотя и уступали в размерах ногам Симоны. Впрочем, я так до сих пор и не видел Симону нагой при свете или в постели. Меня охватывал озноб от неизвестности…
Симона ждала одетая в толстый белый махровый халат, скрывавший её почти всю кроме икр. Едва я вышел, она взяла меня за руку и повела к двери. Я хотел спросить что-то, но она помотала головой, и ввела меня в ту комнату, где лежали верёвки и другие, непонятны пока что мне предметы. Комната был погружена в красноватый цвет. Я собрался снова спросить, но Симона приложила указательный палец к своим губам, шепнув: «Жди…» И вышла, затворив за собой дверь.
Несмотря на освещение, меня охватил мрак. Именно тот, из глубины которого выступала женщина в моих видениях. Мне представлялось символичным, когда победитель, обладавший сильным и красивым телом, попадал в руки мускулистой женщины-палача, приходившей тайно ночью и имевшей абсолютную власть над своим пленником. Особенно возбуждало, как тот, кто побеждал, сам оказывался беззащитным в руках именно женщины, которая превосходила силой и размерами. Меня начали одолевать видения женщины, державшей мускулистого мужчину за руки, или поставившей колено ему на спину и скручивавшей ему руки и связывая их…Мой член сдерживался только плавками, но мне чудилось, что ещё недолго и он изойдет извержением жидкости…
…Начала открываться дверь. Сперва я увидел полусапожки, чуть выше напрягавшиеся неохватные икры…Мой взгляд поднимался всё выше: ко мне медленно подходила женщина-палач, которая собиралась пытать тело мужчины, с трепетом ожидавшего её… Могучие бёдра раздувались. Даже спереди была видна чуть нависавшая над бёдрами крутая линия ягодиц. Её лоно закрывалось короткой узкой полосой кожи, свисавшей с тонкого пояска, утопавшего под торсом. Плечи закрывала кожаная накидка, достигавшая сосков. Накидка ходила ходуном под непрерывно игравшими мышцами груди. Неимоверной толщины руки жили отдельной жизнью – от едва заметных движений бегали, собирались и рассыпались шары, а от шевелившихся пальцев разбегались узоры рельефа на предплечьях. Лицо женщины было закрыто кожаной красной маской – не сплошной, а открывавшей сжатые губы и нос. Копна светлых волос была собрана в высокую шапку и обвязана лентой или кожаной на вид тесьмой… От исступления мой член перестал расти, но меня тотчас же охватил озноб, и я представил себя пленником, которого забирала приходившая ночью женщина…
Симона подошла вплотную – она в сапожках, казалось, выросла ещё – я едва мог видеть из-за её плеча. От неё исходил запах оливкового масла – тело лоснилось при каждом мельчайшем движении. Я ожидал, что Симона меня поцелует прежде, чем будет подавлять моё сопротивление, но она, положив руки мне на плечи, тихонько надавила, поворачивая, и я развернулся к ней спиной. Её ладони коснулись моей груди, поползли вниз, ощупывая меня, и вдруг повеяло лёгким холодком – с меня стягивали тунику… Потом мои руки попали в захват, их начало оттягивать за спину, и вот их завели полностью за спину и выпрямили, от чего я согнулся. Меня держали в таком положении, точно женщина-палач наслаждалась своим превосходством над тем, кто недавно преподнёс ей свою победу. Руки мои постепенно начали оттягивать ещё дальше, я было попятился, но ягодицы мои налетели на твердое, бугрившееся напрягавшимися мышцами препятствие – мощное бедро, и руки мне вытянули очень далеко. Я от неожиданности и резкой боли застонал, но женщина крепко держала меня, и вдруг я почувствовал, что мне связывали руки…И через минуту они опустились мне на спину. Тут же меня взяли за локти и повели к стене. В темноте стены казались просто тёмными, но мы подошли к чуть отстоявшему от стены столбу, достаточном, чтобы меня привязать к нему, и я оказался снова лицом к своему палачу. …Передо мной стояла женщина, мускулатурой превосходившая самого Геракла. Её мышцы то и дело сокращались, заставляя мой член едва ли не взрываться. Теперь я видел себя поднятым мускулистым палачом на дыбе, и я хотел этого, понимая, что такая пытка стала бы крайне болезненной для меня. Но я бился в исступлении от мускулистого тела, игравшего и напрягавшегося при пытке жертвы… Симона подошла, держа плётку в руке. Удары оказались совсем не теми, от которых разрывалась кожа и оставались кровавые следы на теле – наоборот, удары этой плётки были вкрадчивы, как шёлк, и с каждым ударом я чувствовал, что мой член не выдержит и извергнется раньше, прежде чем погрузится в женщину... Симона же поворачивалась ко мне то боком, то иногда спиной, играя ягодицами и икрами, отчего я впал в полное исступление. Временами она просто играла всеми мышцами – от рук до ног – наслаждаясь моим бессилием, когда я привязанный, мог только извиваться, желая её, но даже не дотронуться. Симона прикоснулась к моей груди языком, повела им к соскам и вдруг я почувствовал лёгкое покусывание – её глаза, как таинственные огоньки, горели в прорезях маски. Когда я извивался слишком сильно, её руки обвивали и держали меня, пока она медленно покусывала мне соски, поднимая лицо и наблюдая за мной…
…Она отошла к полке с верёвками и подошла, покачивая бёдрами, неся ещё верёвку. Прижав меня бедром, Симона запустила руки мне на пояс плавок и медленно сняла их с меня. Я при этом не отрывался от узкого лоскутка кожи, почти не закрывавшего её лона. И вот женщина, присев передо мной, связала мне щиколотки. Я смотрел на её необъятную спину и напрягшиеся ягодицы. И она снова встала передо мной.
Я стоял обнажённый, и казалось, что палач раздумывал, какой пытке подвергнуть жертву. Её бедро снова придавило меня, я ощутил прикосновение к чреслам, и её большие пальцы охватили мне мошонку и начал сдавливать её…Я закрутился у столба, но она привязала меня надёжно, и продолжала то давить, то отпускать мне чресла. При этом её лоно придвинулось вплотную ко мне, и мне казалось, что запах смазывавшей лоно жидкости, начинал перебивать запах оливкового масла, которым лоснилось тело мускулистой женщины-палача. Её бедро прикоснулось к моему, зашло за него и обвило сзади, подобно тому, как я обвивал бедро соперника для проведения своего коронного броска. Но это бедро превосходило толщиной, твёрдостью и мускулами все, что я видел и ощущал до сих пор. Я оказался в настоящей ловушке. Именно сейчас я был тем самым победителем, которого одолевала женщина, не знавшая, что такое борьба, но умевшая связать и знавшая, как пытать даже самого сильного и мускулистого мужчину.
…Женщина прижалась ко мне, руки её гладили мне спину, мяли ягодицы, поднялись чуть кверху и через некоторое время я почувствовал, что верёвка, стягивавшая мне запястья, ослабла. Но мои руки по-прежнему держали крепко за спиной, и меня повели к противоположной стене. Я увидел приспособление, которого или не заметил в прошлый раз, или его поставили незадолго до сегодняшней ночи: косой крест, размером выше моего роста, из деревянных перекладин. Ближе к верхнему краю с перекладин свисали петли, как мне показалось, из кожи. Меня прислонили спиной к перекладинам, женщина придавила меня бедром, стоя боком ко мне, и, подняв мою руку, затянула петлю на запястье. Точно также она поступила и с моей второй рукой. Теперь я стоял с руками, привязанными выше моей головы, как распятый на косом кресте. Женщина присела и петли снизу, которые я не заметил, обхватили мои щиколотки. И я оказался полностью обездвижен, будучи привязан за руки и ноги к перекладине из двух досок. Женщина-палач смотрела на меня через прорези в маске и играла мускулатурой. Мой член выпрямился, а она демонстрировала, не переставая, мне свои мускулы, каких невозможно было найти на теле самого Геракла. Насытившись моим исступлением, женщина развернулась и медленно погрузилась во мрак, играя ягодицами и напрягая икры и спину... Я остался один, распятый стоя на косом кресте, прислушиваясь к каждому шороху и звуку.
…Из мрака вновь стала вырастать, точно вылепляясь, могучая мускулистая фигура женщины. Я не сразу понял, что с ней случилось, хотя видел полностью её тело, не закрытое накидкой. Её тело было обтянуто тонкими ремнями, спускавшимися с шеи, обхватывавшими грудь, закрывая соски. Я же во все глаза смотрел ей на пояс и бёдра – её лоно по-прежнему прикрывалось узким лоскутком кожи, развевавшимся при каждом шаге, открывая место, через которое я входил в женщину. Пояс, на котором держался лоскуток, терялся в складках двигавшегося торса. Икры же были до колен переплетены ремнями, поднимавшимися от узких туфелек, похожих на обтягивавшие ступни резиновые тапочки. Ремни потрескивали от напрягавшихся икр. В руках Симона держала плеть.
…Женщина-палач встала вполоборота передо мной, её мышцы заиграли, по согнувшейся руке покатился и образовался огромный шар, и, кожаный хвост плети ударил меня по животу. На этот раз удар был сильнее, но всё-равно не обжигавшим, хотя от неожиданности я дёрнулся. Мои руки и ноги были привязаны крепко, хотя и не затянутые полностью. Удары продолжались сыпаться на меня с обеих сторон. Палач, не переставая играть мышцами, разворачивалась с одной и с другой полосы, неспеша поднимала плеть и била меня. Мой член из последних усилий не извергался, увеличившись до размеров, которых я даже и не мог прежде себе представить. Наконец Симона отложила плеть, отойдя к полке, что-то оттуда взяла и, раскачивая бёдрами, приблизилась ко мне. Снова какое-то время она играла мускулатурой, после чего взяла в руку мой член и сдавила: «О, какой он упрямый…» И, прижав меня бедром, обвив мою ногу, протянула руки к моей груди. От её вкрадчивых поглаживаний я извивался, но Симона только тихо смеялась, проводя рукой по моему телу – от шеи до паха… Её рука поднялась ко моей груди, и мою грудь – сосок – пронзила острая боль: на соске висело нечто, напоминавшая раковину с закрывавшимися зубцами. Симона тихо смеялась и давила легонько на раковину, отчего боль уже не просто пронзала, а распространялась по моей груди, вызывая желание, чтобы сдавливали ещё сильнее… Женщина прицепила вторую раковинку на другой сосок, сопроводив это сдавливанием груди и одновременно моей ноги своим бедром. Это длилось долго. Симона взяла плеть и, снова играя мускулатурой, продолжила бить меня плетью, теперь уже целя в раковинки, зацепившиеся на моей груди… Я чувствовал себя подобно легендарному победителю, попавшему в руки женщины-палача, которая с лёгкостью одерживала верх, подвергая свою жертву пытке. И жертва, оказавшись полностью в чужой власти, не хотела прекращения мучений, лишь бы узреть неистовую игру тела своего мускулистого палача…
…Закончив, Симона связала мне руки и отвела на кровать. Лёжа на мне, женщина стискивала меня руками и ногами, раздирая мне рот своим ненасытным языком и высасывая мне губы. В эту ночь она оставалась хозяйкой положения, когда, сев на мой член и понемногу пропуская его в себя, начала двигаться, опускаясь и приподнимаясь, до тех пор, пока мой член не выстрелил в неё горячей жидкостью… И даже после этого Симона не сразу развязала меня. Ей так хотелось стать полностью моей властительницей, чтобы только она вызывала по своему желанию все новые порции жидкости в своё лоно… И лишь, устав, она развязала мне руки, легла на спину, позволив мне войти в неё и мять её ягодицы… От движений моего члена – вверх или вглубь – мускулистое тело женщины охватывала непроходившая судорога, посреди чего нас незаметно накрыл сон.
…В понедельник я проспал. Точнее, я не проспал, а просто не нашёл сил даже пошевелиться. Симона спала, привалившись ко мне, её рука обхватывала мне спину. Я не сразу понял, что её бедро обвивало мое, потому что не чувствовал вообще никакой тяжести. Из-за штор сочился слабый свет, позволивший мне рассмотреть тело женщины, разделившей со мной уже несколько ночей, и которой я отдал в последнюю ночь безраздельно своё тело. Удивительно, как менялось настроение утром, после ночи, проведённой без всякого ограничения самых тёмных желаний. То, что казалось приносившим наибольшее удовольствие, вдруг открывалось совсем в другом свете и вызывавшем ничего, кроме стыда. Иной раз мне чудилось, что по моему виду можно было представить всё, чему я предавался.
Рассматривая Симону, я находил явственные признаки увядавшего тела, хотя в преддверие неистовых желаний, не отдавал себе отчёта в большой разнице в возрасте. Тогда я мечтал лишь о мускулистом большом теле, до которого достаточно было лишь коснуться. Но только сегодня, после того, как я выпустил самое своё тайное наваждение, я вдруг ощутил пустоту. Я увидел тело, хотя и сильное и атлетическое, даже очень мускулистое, но покрытое уже старевшей кожей, отвисавшей на сгибах и не натягивавшейся так же упруго, как на молодом теле. Я находил всё больше отличий от своего молодого тренированного тела, пусть даже и не обладавшего такой мощной мускулатурой. Да и, откровенно говоря, я не состязался в силе с Симоной, но я всё-таки прошёл вчера через серьёзные нагрузки для своего тела, что ставило меня совсем не в подчинённое отношение. И теперь моё тайное желание, при свете наступавшего дня, стало казаться постыдным. Я вспоминал все обстоятельства, приведшие меня в постель с женщиной, что лежала сейчас без сил, обнимая меня, и всё сильнее ощущал свою униженность. Ведь с утра, с пробуждением всегда привыкаешь настраиваться на победы и преодоления. Я понимал, что не смог бы достичь такого удовольствия, полученного с женщиной, возрастом годившейся мне в матери, со своей сверстницей. В глубине души я даже радовался обретению опыта и был уверен в том, что мало у кого из моих друзей и знакомых был такой. Но в самом же деле, нельзя же было сводить отношения с женщиной, как к соревнованию.
Теперь я обратил внимание на признаки увядания и на лице Симоны, ухоженном и подтянутом, но всё же проигрывавшем борьбу со временем. Мне даже пришла в голову мысль, что расставаться с женщиной можно только утром, когда проступают явным образом недостатки. По своей молодости, я сводил в основном недостатки к физическим. Но я, отчасти привязавшись к Симоне, откровенно эксплуатируя её временами, совсем не думал о развитии отношений, даже не допускал и проблеска мысли о расставании. Сейчас мне казалось, что всё решится само собой. Но само по себе разглядывание своей спутницы, именно с неподотчётным мне намерением найти недостатки или, по-крайней мере, удостоверить меня в своём, пусть самом незначительном, преимуществе. Пока что я находил самое главное в своих молодых годах. Материальное благополучие, в котором Симона превосходила всех взрослых знакомых, в том числе и моих родителей, меня пока что не задевало. Мне нравилось, что благополучие частью коснулось меня, но пока что не отдавал себе отчёта в причинах. Но уже засветилось в отдалении предупреждение о расставании.
Я осторожно освободился от объятий и выбрался из постели. Как ни удивительно, лишения после бурной ночи мало отразились на мне – я не ощущал ни малейшей слабости, может быть чуть побаливали соски, да в паху. Но все эти физические усилия не шли ни в какое сравнение с тем, что доставалось на тренировках. Именно это осознание ещё раз укрепило мою уверенность в собственном превосходстве. И опять мне стало стыдно в глубине души, что дал себя использовать, хотя и сам вызывал в себе тёмные желания, если не похоть. Наступавший день вытеснял из меня всё, что ещё задержалось с ночи. Мне пришло сравнение с изгнанием духов ночи, убегавших в страхе перед солнечными лучами. И, хотя день обещал быть пасмурным, от пробуждения я только радовался. И уже я думал о предстоявших зачётах, о сессии, зная, что у меня всегда был свой дом, в котором ждали и в котором я полностью распоряжался собой и своими желаниями. Там – оставаясь наедине с собой - я мог дать себе полную волю, не боясь быть непонятым и без мучительных размышлений о чужих желаниях. Наверное, не в последнюю очередь облегчение наступило от желания освободиться от слишком интенсивных обязанностей пребывания со зрелой женщиной. Интуитивно я уже понимал и ограниченность опыта свершения желаний. Когда-то неистовое желание становится повторением пройденного.
Симона всё ещё спала. И даже в её усталости я разыскал своё превосходство, что давало мне, как я подозревал, утешение и основание для того, чтобы тихо выйти, закрыть дверь и постараться забыть всё, как уже прошедшее. Мне удалось исполнить моё намерение. Симона так и не проснулась. По счастью, все мои спортивные вещи остались в сумке, наполнив её запахом пота. На миг возникла досада, что не попросил Симону постирать их. Я уже освоился в квартире и легко нашёл коридор и выходную дверь. Замок был с защёлкой и, придержав пальцем язычок, я тихонько, закрыл за собой дверь.
На часах было около десяти. Тусклый рассвет, в котором растворилось солнце, пробивался через низкие неподвижные облака. Даже сам мороз не чувствовался крепким. Я пошёл пешком в институт, через Кировский мости и по Кировскому проспекту, ощутив себя отдохнувшим. И мой тихий уход не казался мне постыдным и тайным. Более того, я даже не думал о происходившем ночью, точно я освободился от всего, что ворочалось во мне долгие годы. Лишь примешивалась толика стыда, будто я использовал женщину ради освобождения от собственных наваждений. Но, по мере того как я бодрым шагом двигался по утреннему городу, перейдя широкую Неву, ото льда, который её сковывал, исходило свежее дыхание, всё, что меня сковывало, постепенно растаяло… Теперь все мои мысли были устремлены на занятия, которые соответствовали моим молодым годам.
…Я освободился около пяти вечера, решив досрочно сдать лабораторные. Вся моя группа разошлась, и я пошёл один. И вдруг, почти свернув на Аптекарский, ту часть, которую огораживала решётка Ботанического сада, я увидел светло-зелёный «Мерседес», на том же самом месте, в ста метрах от улицы Профессора Попова, и остановился. Я стоял и долго не мог решиться, то ли подойти и, наверное, обсуждать причину моего ухода, не попрощавшись, или пройти мимо. Мне не хотелось выяснять отношения, особенно после такого утра, когда я был наедине с самим собой, да и проходить мимо, делая вид, что не узнал, я ещё не научился. Потому я избрал третий вариант – я дождался «Десятки», автобуса, что довозил до станции «Петроградской». Автобус сворачивал на улицу Профессора Попова, избавляя меня от необходимости смотреть на ожидавшую меня в машине женщину. Автобуса не появлялся долго. Я поглядывал в сторону Ботанического сада – машина стояла там, где и была. Автобус всё-таки подошёл раньше, и я, с облегчённым сердцем вскоре увидел дома на Кировском, на который «десятка» вылетела против обыкновения очень быстро. Родители только спросили, как у меня дела в институте. Я же поведал о завоевании первого места на чемпионате Ленинграда, чем их весьма обрадовал. Вечер прошёл в домашней обстановке, при включённом телевизоре, но разговаривали мы о своём.
В институте оставалось доходить два ещё дня, а потом – до конца недели – сдать зачёты. Ложась спать, я с некоторым сожалением подумал, что теперь мне придётся добираться самому, при этом ещё и вставать ни свет, ни заря. Но облегчение от возвращения домой было куда более сильным. И лишь ночью ещё раз промелькнуло сожаление от того, что так я и не решился подойти к ожидавшей меня светло-зелёной машине, в которой сидела большая женщина, Я так и не понял, что же стало тем, что оборвало так резко мои отношения с Симоной: моя ли ненасытная откровенность в желаниях, слишком ли быстрое исполнение их или моё ощущение постепенного подчинения женщине, бывшей старше меня. Я призывал объяснения, что причиной могло быть как раз несовместимость положения, те странные взгляды, что кидали на меня люди, среди которых вращалась Симона. Возможно, я чувствовал, как Симона разгадывала мои малейшие желания и помыслы. И, хотя она сама неистово отдавалась нашим общим желаниям и наваждениям, всё же сама мысль о том, что кто-то ещё знал про мою тайну, тяготила меня. Я мог только надеяться, что Симона сохранила бы в секрете происходившее между нами, но полной уверенности у меня не было. К тому же я не знал, как себя вести с женщинами такого возраста, но предчувствие, или скорее инстинкт, подсказывали про опасность, исходившую от женщины, сопротивлявшейся своим годам. То, что Симона относилась именно к таким женщинам, стало мне ясным после того, как я увидел её кожу на лице. Да и её инициатива при знакомстве хотя в самом начале и тешило моё самолюбие, но неловкость от того, что меня сопровождала женщина, настолько старше меня, не исчезала. Я заснул, одолеваемый размышлениями, так и не убедив себя в правильности своего поступка. Но я не смог себя убедить и в обратном – продолжении связи.
Как ни удивительно, от раннего подъёма я совсем не уставал. Дальняя дорога давала очень значительное преимущество – можно было за сорок минут успеть прочитать десятка два страниц книги, пролистать конспект. День задался хорошо с самого начала – вместо отменённой «пары» я сдал сразу два зачёта, после чего оставался только один, с которым тоже можно было разделаться ещё сегодня.
Подходя к выходу из Первого корпуса, я чуть задержался, пропуская знакомых девчонок, и, едва выйдя, отпрянул назад: «Мерседес» стоял напротив остановки «Десятки», и мимо невозможно было пройти ни с какой стороны. Такая настойчивость меня только разозлила, разбудив во мне тот самый инстинкт, предупреждавший о поведении немолодых женщин. Я отговорился, что забыл сдать книги в библиотеку, и поднялся по лестнице на второй этаж. Мне совершенное не хотелось объясняться, даже наоборот, прощение я уже рассматривал как ещё большее унижение и неизвестно, чьё больше. Я не мог себе представить, чтобы взрослая, большая женщина, исполнявшая мои желания, унизилась, буквально затаскивая меня к себе. Даже инстинктивное понимание, что в последнем случае, я мог бы требовать от женщины почти всего, чего бы ни захотел, не преодолело моего сопротивление нажиму. Я уже точно понял про себя, что только согласие, причём обеих сторон, имело смысл. Всё же остальное, пусть и с обещанием наслаждения, было насилием. Но мне было и неприятно скрываться и пробегать мимо. Потому я вышел к кольцу «Десятки». Когда автобус подходил к следующей остановке, напротив Первого корпуса, «Мерседес» всё ещё стоял там же, и я даже заметил бежевое пятно на водительском сиденье.
«Мерседес» караулил меня все оставшиеся дни недели. Потом наступила сессия, за время которой я всего лишь один раз побывал в Первом корпусе. Правда, экзамен я сдавал рано, ещё до полудня, так что возможно, что меня пытались дождаться во второй половине дня.
На зимних каникулах у нас был отдых от спорта, и я съездил на неделю с одногруппниками в Москву. Потом снова затянули спорт и учёба. Машина больше не поджидала меня возле института, что меня, как ни показалось удивительным, даже рассердило. Я уже забыл, что сам стал инициатором ухода, и исчезновение машины с искавшей со мной встречи женщиной воспринял как оскорбление. Но скоро ожидались новые соревнования – уже всесоюзный турнир, так что заняться мне было чем.
Однажды, уже в марте, когда зазвенела капель, но улицы покрывал мокрый слежавшийся снег, я, идя из института, обнаружил новую телефонную будку, в которой никого не было. И неожиданно сам для себя, вошёл и набрал номер. Ответом мне были гудки – сначала номер был занят. Это продолжалось минут двадцать. Я вышел, впустив терпеливо ожидавшего человека, прогулялся и снова вышел к будке. На этот раз номер был свободен. Подошли не сразу. Я, услышав непривычный мужской голос, едва не положил трубку, но решился: «Алло! Добрый день. Позовите, пожалуйста Симону…» Ответ я не понял и переспросил. Мне сказали, что я ошибся номером и с таким именем здесь не проживали. Кровь отхлынула у меня с лица. Я не стал перезванивать, а вышел и дошёл до другого телефона. И там тоже я услышал тот же самый голос.
Я вспомнил, что как-то Симона упомянула о предстоявшем то ли отъезде, то ли переезде. В ближайшую субботу я поехал рано на улицу Халтурина и стал дефилировать по ней, не теряя из виду дом с черными воротами, но так за несколько часов и не увидел ни большую женщину с золотистыми волосами, ни выезжавший «Мерседес»…
|